Одной из наиболее обсуждаемых тем в феврале – марте 2019 г. стал резонансный законопроект из так называемого «Пакета сенатора Клишаса», который вводит административную ответственность за распространение общественно опасной дезинформации в Интернете и СМИ. По существу, правотворческие новеллы, предназначенные для борьбы с деструктивными фейками, представляют собой две небольшие поправки к уже действующему Закону «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» и Кодексу об административных правонарушениях (КоАП). Сам нормативный акт уже успел обрасти безумным количеством домыслов и пресловутых фейков. Так, уже после его принятия Государсвтеной Думой, в эфире крупной российской радиостанции неоднократно озвучивалась ложная информация о том, что действие Закона не распространяется на традиционные СМИ, включая федеральные телевизионные каналы.

В России, как и в любом другом демократическом государстве, законы принимаются в двух случаях: во-первых, если за ними стоят определенные группы интересов, а, во-вторых, если объективная реальность заставляет привести существующие правовые нормы в соответствие с новыми вызовами времени. В данном конкретном случае, вероятно, справедливо второе утверждение. Вряд ли инициаторами принятия «Закона о борьбе с фейками» выступили силовые структуры, ввиду чрезвычайной сложности его правоприменения. Безусловно, он породит многочисленные юридические коллизии, тяжбы, жалобы, резонансные судебные процессы, не говоря уже об имиджевых потерях власти. Тем не менее, депутаты Государственной Думы, предвидя негативную общественную реакцию на законопроект, все-таки приняли его в третьем чтении и поступили верно. Необходимость дополнительного правового регулирования информационных потоков в сети Интернет и «новых медиа» назрела давно. Другой вопрос заключается в том, что в своей современной редакции Закон несовершенен.

С юридической точки зрения, качество любого нормативного документа определяется точностью используемых в нем формулировок и однозначностью трактовки ключевых положений. Используемая в Законе категория «недостоверная общественно значимая информация, распространяемая под видом достоверных сообщений» может быть интерпретирована предельно субъективно.  Это создаст дополнительную нагрузку на Суды, которые после блокировки медийных ресурсов будут вынуждены самостоятельно определять не только степень достоверности информации, но и тяжесть гипотетических последствий для общества от ее распространения. Возникнут неизбежные парадоксы и даже комичные ситуации. Допустим, синоптики в электронных СМИ ошибочно сообщают о грядущем потеплении, и автолюбители, раньше времени поменяв шипованную резину на летние шины, сотнями попадают в аварии на льду. В результате имеют место человеческие жертвы и транспортный коллапс. Будет ли это достаточным основанием для привлечения недобросовестных журналистов и тех, кто репостил их прогнозы в социальных сетях, к административной ответственности?

Причины вышеописанных правовых коллизий становятся понятны после ознакомления с пояснительной запиской к законопроекту, в которой не дается четкого и развернутого обоснования необходимости его принятия. Отсылка к аналогичному европейскому опыту и «негативным аспектам распространения ложной информации» не может считаться убедительной. Для того, чтобы доказать целесообразность столь резонансной законодательной инициативы, следовало внятно обозначить проблемы, которые предполагается решить с ее помощью. Тем более, данные проблемы являются реальными, а не мнимыми, как полагают многие представители либерального сообщества. Речь идет об умышленном вирусном распространении в информационно-коммуникационной среде лжи и непроверенных слухов, которые потенциально способны спровоцировать массовую панику, необоснованные протестные акции, социальные конфликты, насилие и экономические потрясения. Осознание потребности в подобных правовых нормах наступило после наводнения в Крымске, кемеровской трагедии и взрыва газа в Магнитогорске.

Во всех перечисленных случаях определенные силы целенаправленно вбрасывали в глобальную сеть ложные сведения, кратно преувеличивая количество жертв и тяжесть последствий от случившегося. При этом дезинформация «сдабривалась» фейками о «неэффективной работе спасателей», «грузовиках с трупами», «вопиющем бездействии властей», «пренебрежении к пострадавшим со стороны чиновников» и т.д. Авторы конспирологических теорий еще задолго до завершения следственных мероприятий выдавали техногенные и природные катастрофы за террористические акты (разумеется, не неся за это никакой правовой ответственности). В отдельную категорию следует выделить фейки, провоцирующие массовую панику граждан в экономической сфере: сообщения о якобы надвигающемся «обвале рубля», продуктовом дефиците, фатальном повышении цен на товары первой необходимости, крахе банковской системы и т.д. Появляясь в электронных СМИ и новостных лентах одиозных блоггеров, подобные фейки охотно тиражировались рядовыми пользователями, которые при этом зачастую исходили из самых искренних и благих побуждений: сострадания, неравнодушия, желания установить истину. Их мотивы, к сожалению, не играют в данном случае никакой роли. Важно лишь то, что последствия от распространения подобной дезинформации оказались негативными. Нужно ли пресекать подобные явления? Безусловно!

Итак, мы установили, по крайней мере, два обстоятельства. Первое: проблема деструктивных фейков является злободневной и социально значимой. Второе: для ее решения требуется принятие Федерального Закона.

Дух и буква настоящего Закона должны быть нацелены на то, чтобы средства массовой информации, блоггеры и, самое главное, рядовые пользователи социальных сетей, осознавали неизбежность наказания за распространение общественно опасных фейков и основательно задумывались, прежде чем их тиражировать. Страх перед административными наказаниями и денежными штрафами отрезвляюще подействует на физических лиц, воспитает в них осторожность и критическое отношение к непроверенной информации. Главная проблема заключается в том, что это не остановит разного рода ботов, «троллей», владельцев фейковых аккаунтов, недобросовестных журналистов и профессиональных провокаторов. Кроме того, действие Закона не удастся распространить на иностранные средства массовой информации, вещающие из-за рубежа (например, такие, как зарегистрированная в Латвии Meduza или Русская служба BBC).

Автор настоящей статьи не является сторонником теории глобального заговора против России и не считает, что гипотетическая западная угроза может служить апологией для сокращения объема демократических прав и свобод граждан, в том числе права на свободу слова. Однако следует признать тот непреложный факт, что вирусное распространение недостоверной информации о «техногенных катастрофах», «эпидемиях», «потерях на фронте», «террористических атаках», «грядущем голоде», «надвигающихся репрессиях» и т.д. может быть использовано как инструмент гибридной войны в целях мгновенного подрыва политической стабильности и подготовки благоприятного фона для иностранной интервенции. Наиболее яркий пример использования подобной технологии мы находим в российской истории, когда «фейковые новости» о нехватке продовольствия в Петрограде и введении карточек на хлеб в феврале 1917 г. спровоцировали знаменитые Хлебные бунты, послужившие спусковым крючком для двух революций.

Теоретики, занимающиеся изучением технологий государственных переворотов, зачастую ошибочно полагают, будто катализатором массовых антиправительственных выступлений может служить ненависть к власти или желание перемен. Подобный мотив способен побудить к протесту лишь несколько тысяч заговорщиков, маргиналов и пассионариев в крупных административных центрах. Конформистски настроенные массы может направить в революционное русло лишь самый сильный и естественный мотив человеческой деятельности – страх. Само по себе участие в многомиллионных акциях протеста с неизбежной давкой, насилием столкновениями с полицией отпугивает рационального индивида, не доведенного до крайности нищетой. Как показывает практика, «глубинный народ» превращается в неорганизованную революционную массу лишь тогда, когда оставаться дома ему страшнее, чем выходить на улицы.

В начале прошлого века триггерами массовой паники послужили слухи и прокламации о надвигающемся голоде. Питательной средой для их культивирования стали военные части, коллективы крупных промышленных предприятий, рынки и иные публичные места. В современном мире любой информационный вирус можно в считанные секунды транслировать миллионам граждан посредством сети Интернет (электронных СМИ, социальных сетей, мессенджеров и т.д.). При этом первоначальный деструктивный посыл будет неизбежно обрастать дополнительными шокирующими подробностями. В социальном сегменте глобальной паутины общественно опасные фейки распространяются по цепной реакции – лавинообразно, поскольку сами граждане охотно делятся информацией об угрозах для их жизни и здоровья, катастрофах, эпидемиях, массовых смертях и т.д. В данном случае работает сформированная в человеке эволюционным путем система быстрого взаимного оповещения об опасности (благодаря этой системе наши далекие предки смогли выжить в окружении хищников). Природный страх, гнев и ощущение скорби не позволяют трезво оценивать степень достоверности новостей, делая человека идеальным объектом для манипуляции. Особую силу подобным фейкам придают формулировки «власть скрывает правду», «государство замалчивает», «федеральные СМИ лгут» и т.д. Таким образом на фоне массовой паники активируется свойственное обывателю чувство недоверия к институтам власти.

Принимая во внимание все вышесказанное, так называемый «Закон о борьбе с фейками» следует рассматривать как попытку решения важной и давно назревшей общественной проблемы. Однако он нуждается в качественной переработке, детализации и конкретизации. Для того, чтобы инициатива о защите граждан «от недостоверной общественно значимой информации, распространяемой под видом достоверных сообщений» увенчалась успехом, необходимо указать, какие именно сообщения попадают под данную категорию. К таковым логично будет отнести лишь те «фейковые новости», которые провоцируют массовую панику, насилие, остановку производственного процесса, паралич объектов инфраструктуры при помощи запугивания граждан ложными сведениями о террористических актах, природных и техногенных катастрофах, эпидемиях и прочих инцидентах, представляющих угрозу для жизни и здоровья населения. В перечень соответствующих правонарушений следует включить:

1. Распространение заведомо ложной информации, существенно преувеличивающей количество жертв и степень общественной опасности террористических актов, природных и техногенных катастроф, эпидемий и прочих инцидентов, представляющих угрозу для жизни и здоровья граждан;

2. Распространение заведомо ложной информации, искажающей действия государства, направленные на борьбу с последствиями террористических актов, природных и техногенных катастроф, эпидемий и прочих инцидентов, представляющих угрозу для жизни и здоровья граждан;

3.  Распространение частных предположений, гипотез и версий о причинах и последствиях природных и техногенных катастроф, актов терроризма, эпидемий и прочих инцидентов, представляющих угрозу для жизни и здоровья граждан, под видом доказанных фактов, если их достоверность не подтверждена Судом.

В любом случае, представляется целесообразным подключить к доработке «Закона о борьбе с фейками» журналистов, представителей экспертного сообщества, религиозных и духовных лидеров, деятелей искусства и других заинтересованных лиц, дабы наполнить его конкретным содержанием и отточить некоторые формулировки. С процессуальной точки зрения, столь резонансную законотворческую инициативу следовало заблаговременно провести через процедуру «нулевых чтений» в Общественной палате. Вероятно, теперь Закон придется дорабатывать уже в свете имеющейся правоприменительной практики.

Павел Фельдман, заместитель директора Института стратегических исследований и прогнозов РУДН, кандидат политических наук, доцент